На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 15

К оглавлению

15

— Феденька, голубь мой… — заголосил Бенедиктов.

— Сударь, вы просто невыносимы! Разве вы его знаете?

— Нет. Но вы скажите ему, что я честный человек, шел…

— Федя! — снова закричал Мышецкий.

— Феденька! — взвыл Бенедиктов…

Щенятьев, бывший правовед, подбежал на зов, весь сияя.

— А-а, князинька! — узнал он Мышецкого. — И тебя закатали?

И, похохатывая, покатился дальше с бумагами. Но железный закон корпорации уже вступил в свое действие. Презри лицей, отврати университеты, но правоведа выручай! «В самом деле, — думал Мышецкий, — не дай-то бог, если до властей предержащих дойдет слух о моем аресте. Смешно!.. Однажды князь Леонид Вяземский, слуга престолу, вступился было за студентов, когда их били на улице, так только и видели князя в Государственном совете!..»

— Как вы мыслите, — спросил Бенедиктов, — ваш знакомый большим ли пользуется здесь уважением и престижем?

— Иди к черту! — сказал Мышецкий, посмотрев на часы.

Половина шестого. Быстро время летит! Студенты, замерзнув, играли в чехарду. Молодость! Им-то что… А вот для него, князя Мышецкого, все гораздо сложнее: «Мне и без того хватает…»

Снова прибежал Федя Щенятьев и стал отчитывать на допрос первую партию. Последним, словно пробку, выдернули из толпы Мышецкого и снова «приобщили». За спиной князя еще долго раздавался голос Бенедиктова.

— Вот они! — кричал либерал. — Вот они, сатрапы нашего строя — полицейский и губернатор! Рука руку моет…

В темном вонючем коридоре участка Федя Щенятьев толкал князя в нужник служебного персонала.

— Стой! — сказал. — Угости сигарой…

В уборной они, закурив, переждали, когда проведут всех арестованных. Щенятьев спросил о Бенедиктове:

— А этот тип, что орал, он какого выпуска?

— Не наш, — ответил Мышецкий. — Пускай сидит…

На прощание Щенятьев показал на рассеченный лоб князя:

— Ты арникой, князинька. Арникой… Ну, не попадайся!

Сергей Яковлевич вернулся домой, вызвал по телефону Бертенсона с аптечкой. Тот явился и был удивлен.

— И вы, князь? — спросил доктор. — Но моя же Зюзинька звонила вам утром, чтобы вы не уходили из дому… В министерстве давно ждали этой демонстрации и, как видите, были готовы. Уезжайте, — наставительно произнес Бертенсон. — Продавайте дом и уезжайте. Вам здесь нечего делать… А потом, когда все утихнет, вернетесь!


А из газет Сергей Яковлевич узнал, что «статский советник Бенедиктов уволен по высочайшему повелению в отставку без прошения о пенсии».

Либералу не повезло. «Так ему… с наддранием!»

6

Дом он все-таки продал. Жалко стало только на один момент, когда дворник забрался на крышу, взмахнул ломом и — хрясть! Прямо по гербу — гербу фамилии. Обрушились дворянские щиты, рыцарские шлемы, три стрелы и золотые рыбки на голубом поле.

И проступила старая, еще дедовская, штукатурка…

— Да, — вздохнул Мышецкий, — была у собаки хатка!

Итак, в Петербурге его ничто более не держало. Ничто, кроме сената и его решения. Солидный дом «Обюссон» скупил у него часть старинной мебели, которая представляла антикварную ценность. На Большой Морской князь быстро оформил финансовые дела, переведя капитал на Парижское отделение Торгово-промышленного банка. Комплект белья — от придворного поставщика «Артюр», а дорожные вещи — от фирмы «Бехли». Уезжать казалось и тяжело и радостно, как жениться…

Полиция заявила, что никаких претензий к отъезжающему князю не имеет. На радостях побежал князь платить десять рублей на «Красный Крест», что полагалось всем отбывающим за границу. Только в канцелярии генерал-губернатора произошла заминка.

— Долгов не имеете? — осведомился чиновник.

— Нет, — храбро ответил Мышецкий.

— Не состоите ли под судом?

— Нет.

— Нет ли к вам следственных претензий со стороны правительства?.. Предупреждаю: в случае неправильных показаний вы подлежите содержанию в тюрьме сроком до четырех дней.

Это было ужасно!.. Мышецкий торопливо сознался во всем.

— Правда, — сказал, — в сенате ныне ведется разбор моей служебной деятельности. Но я думаю, по зрелом размышлении…

Хрусть-хрусть — чиновник порвал выездной лист.

— В таком случае, князь, отбытие за границу возможно лишь с высочайшего соизволения. Обратитесь в собственную его императорского величества канцелярию…

Делать нечего: побрел Мышецкий на Екатерининский канал в бывший Михайловский дворец. В спокойно-холодном кабинете, где ничего не было лишнего, принял его сам главноуправляющий — гофмейстер Танеев. По дружбе с сыном его, известным математиком, Сергей Яковлевич доверчиво рассказал о своей просьбе.

— В такой день! В такую трудную минуту для отечества… — ответил князю Танеев и, отвернувшись к окну, долго рыдал.

«Что за бред?» — думал Мышецкий, ничего не понимая.

— Разве не знаете, — сказал наконец Танеев, — что Порт-Артур пал перед лукавым врагом? Я не могу беспокоить моего дражайшего государя просьбами, в коих нет ничего государственного! Обратитесь, князь, прямо в министерство…

Ну, шагать-то тут недалеко. Волынским переулком, кратчайше, вышел князь Мышецкий на Дворцовую площадь. Если бы не видел слез Танеева, то, наверное, и сам бы поплакал. Но плакать после Танеева казалось как-то неприлично. Вроде прихлебательства…

— Господа, — спросил Сергей Яковлевич в министерстве, — вы слышали, что Порт-Артур пал?

— Если бы пал, а то ведь, говорят, сдал его Стессель…

Стало еще тошнее. В таком состоянии предстал Мышецкий пред светлые очи «тройного» князя Оболенского-Нелединского-Мелецкого; выслушал тот его, как друга, и сказал:

15