На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 189

К оглавлению

189
Иван Горбунов

Валентин Пикуль работал над двухтомным романом «На задворках Великой империи» в начале своего творческого пути. Работал страстно, увлеченно, надеясь со временем продолжить роман и написать третий том, чтобы рассказать о дальнейшей судьбе главных героев.

Одним из центральных исторических персонажей в романе выведен Петр Аркадьевич Столыпин, которого в шестидесятые годы можно было характеризовать только с отрицательной стороны, и, таким образом, написание третьего тома откладывалось…

Большой удачей автора является образ князя Мышецкого Сергея Яковлевича. Аристократ и ученый, умный и образованный человек, он отказался от придворной карьеры и принял пост губернатора города Уренска на восточной окраине России. Все события, происходящие в романе, показаны через взгляд либерального губернатора, реформатора и патриота своей страны, который хочет устроить жизнь по-новому, но условия жизни самодержавной России того времени зачастую добро превращали во зло для народа.

Образ князя Мышецкого является сюжетным стержнем романа.

Читатели часто задавали законный вопрос: «Какова дальнейшая судьба Сергея Яковлевича?»

Сейчас на этот вопрос можно ответить со всей определенностью.

В архиве Валентина Саввича я обнаружила черновые варианты рукописи, проливающие свет на судьбу князя Мышецкого после революции. Эти материалы я и предлагаю вниманию читателей.

Антонина Пикуль

СУДЬБА КНЯЗЯ МЫШЕЦКОГО
(Материалы для третьей книги)

По Фурштадтской, мимо решетки Таврического сада, прямо в провал черного Литейного, убегают, фыркая зеленым газолином, грузовики, увозящие на Садовую-2 арестованных генералов, министров, придворных. Пляшет на Невском баба, вся в красном, сама — как костер:


Да, я кухарка, и тем горжусь,
Держу я марку — не дешевлюсь…

Звонок в передней старинного особняка. Бывший министр Кривошеий, продолжая выкрикивать на ходу. «Неправда! Неправда!» — отворил дверь… И отступил: красные повязки — патруль ВЧК:

— Нам, — сказали, — гражданина Кривошеина.

— Кривошеина, — ответил им Кривошеий, — сейчас позову…

Кривошеий поправил перед зеркалом галстук, прошел в следующую комнату, быстро надел пальто и черным ходом сбежал на улицу, пляшущую кострами и вихрями. Перед ним лежал мрачный Петроград 1918 года… Красногвардейцы постояли в прихожей, подождали Кривошеина — не идет Кривошеий. И толкнули двери в гостиную залу.

Навстречу им поднялась барственная фигура господина, гладко бритого, немного смущенного. Холодно и строго сверкали стекла его пенсне, да блестел выцветший придворный мундир.

— Вы Кривошеий? — спросили красногвардейцы.

— Нет. Я только что беседовал с ним. Он пошел отворять двери. Ибо прислуга давно разбежалась. Это вы звонили?

— Та-ак… А вы, простите, кто такие будете?

— Князь Мышецкий, честь имею…

— Ваш чин при старом режиме?

— Тайный советник.

— Звание при дворе имели?

— Церемониймейстер его величества.

— А должность?

— Помощник статс-секретаря Государственной Канцелярии…

Красногвардейцы переглянулись: Кривошеий удрал, а эта птица, видать, тоже контра порядочная. И быстро решили:

— Одевайтесь… пошли!

— Что это значит? Право свободы, право личности…

— Хватит болтать, гражданин Мышецкий!

Вот они знаменитые «Кресты» — тюрьма, куда он домогался чести попасть когда-то. Теперь попал, сам того не желая.

— Я надеюсь, — сказал Сергей Яковлевич, — что, когда Кривошеин вам попадется, вы меня выпустите? Я — заложник, да?

— Надейтесь, — ответили ему. — Эй, Корниенко, забери этого князя-контру в монархический сектор…

Приобщили. В камере сидел уже генерал Петрищев, известный англоман, грыз желтыми зубами набалдашник стэка (за освобождение англомана ратовали теперь немцы). На коленях генерала лежала в раскрытом виде «Похвала глупости» Эразма Роттердамского.

— А, князь, — злорадно прошипел Петрищев. — И до вас добрались большаки? Говорят, вы смолоду немало «оппозиции подпушали». Вот и аукнулось вам днями золотой свободы… Каково?

— Угостите папиросой, — попросил Мышецкий, растерянный. — Я оставил портсигар в доме Кривошеина, он удрал, а меня подкинул!

— Пожалуйста, — согласился генерал. — Первую папиросу вы от меня получите. Но здесь тюрьма, и впредь так: я вам — папиросу, вы же мне — половину пайки хлеба… Идет?

Двери в камеры не закрывались. Монархисты свободно хаживали в «гости». Вышел и Сергей Яковлевич, осматриваясь. Компания подобралась грамотная — от профессоров (с уклоном в монархию) до великих князей (с уклоном в демократию). В камерах было очень мало еды, но зато очень много книг: от Сенеки — до Ленина! Монархисты читали жадно, словно пытаясь разгадать сложный механизм социальных перемен в России. Особенным же успехом пользовалась литература о Французской революции.

Бывший премьер-министр Коковцов заведывал раздачей хлебных пайков, крича каждое утро по-блатному:

— Эй, шпана, налетай — плошки несут! — И тянулись к нему руки бывших министров, бывших сенаторов, бывших генералов и бывших гофмаршалов. Наступило то вынужденное опрощение, к которому когда-то сознательно тянулся Мышецкий: разговор сделался примитивен, как у мужиков, шла тайная игра в карты, песни же пелись — за неимением своих — уголовные, подхваченные из жизни:


Лежу я сейчас в лазарете,
Пулю вынули мне из груди,
Всяк имеет меня на примете,
Что разбойник я был на пути.
Отнеситеся к жизни премудро
И печалиться нам не идет,
В понедельник блатная лахудра
Передачу мине принесет…
189