На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 95

4

Утром он спустился вниз к завтраку, но в столовой сидел сам господин Жеребцов, что-то уже жующий.

— А я уже здесь, князь… Ксюшенька моя проснулась?

Мышецкий покачнулся, но молодость победила — выстоял. Быстро кружились мысли. Среди них — одна, существенная: «Эти изверги еще не знают, что я послал к ним казаков…»

— Доброе утро, — ответил. — Отчего же без сливок пьете?

Шорох платья за спиной, почти чарующий, и с антресолей, величественная в своей цветущей юности, спускалась Ксения.

— А ты, папочка, уже здесь? — ловко удивилась она…

Конкордия Ивановна была «подругой» губернатора. А теперь, глядя на Жеребцова, Мышецкий понял, что и «друг» появился. Надо спасаться! Торопливо он проглотил кофе — до самой гущи.

— Господа, — сказал, поставив чашку. — Позвольте пожелать вам всего доброго. Два казака при входе защитят вас не хуже черкесов. Лакей — к вашим услугам… А я, простите, отбываю, призываемый долгом государственной службы!

Вышел. Сел в коляску. Подумал: «Ну какие негодяи…»

— На Пстуховку, — решил. — Гони…

Попов не ожидал князя, еще зевал в постели, нежась.

— Петя, голубчик, — сказал Мышецкий, садясь в ногах шурина на кровати. — Выручи… а?

— Господи, да где я напасусь на вас? То вы, то Додушка…

— Не денег я прошу — приюти.

— Как? — привскочил Петя в постели. — Как приютить?

— Запутался я… Не ночевать же мне на вокзале!

Вкратце поведал о своих злоключениях. Мужики со своей просьбой об аренде жеребцовских земель клином вошли в разговор (Петя вряд ли даже осознал всю суть дела).

— Ну, конечно, во всем всегда виноваты женщины… — Он выкинул из соседней комнатушки какое-то барахло. — Козлы поставим, — сказал, — на козлы доски, сверху закинем… Мягко ли будет?

— Мягко, мягко, — согласился князь. — Что я, барин разве? Слава богу, студентом был — всякое бывало…

После чего Сергей Яковлевич отправился в присутствие и велел вызвать из Заклинья к себе предводителя Атрыганьева,

— Довольно! — сказал Огурцову. — И слушать не буду отговорок. Болен ли он, умирает ли — пусть явится…

Вспомнил он вдруг, как стояла внаклонку Ксения Жеребцова и летели шары из-под ее молотка. Скоро, скоро — вот выпадет снежок! — и закатаются по губернии шары другие.

Будут шары эти белые и черные — выборные!

Будет дворянство избирать себе нового предводителя…

«Атрыганьева — в шею!» — твердо решил Мышецкий.

Этот же вопрос занимал и Додо: все чаще думала она о Паскале: «Не еврей ли? Осип да еще Донатович… Однако его пора уже взять в наши шоры. Лишние деньги никогда не кусаются!»

Раскрыв толстую книгу (дневник мыслящей женщины), Додо меленьким бисером застрочила:

«Евлогий Фуфанов неуловим, говорят, видели его на вокзале, собирался куда-то ехать. Был пьяным. Без станка нам горе! Ферапонт просит денег на вставку зубов. Где возьму?..»

В дверь постучали. Додо захлопнула дневник.

— Дерните сильнее! — крикнула она. Дернули, и на пороге предстал капитан Дремлюга:

— Евдокия Яковлевна, не возражаете, коли войду к вам?

— Ради бога, оставьте меня, — вспыхнула Додо. — Вы жалкий человек, громила и насильник… Прочь!

Дремлюга плотно затворил двери, огляделся, нюхая воздух:

— Ах, и всегда-то у женщин такой… дух! Ромом, что ли? Или цветами? Как бы то ни было, все равно — хорошо у вас… Евдокия Яковлевна, слов нет, вы — мое несостоявшееся счастье!

— Слушайте, капитан, это уж слишком… Я же сказала, кто вы!

— Позвольте? — Жандарм присел на краешек стула. — Да, — сказал глубокомысленно, — просто у вас тут так хорошо… Ах!

Додо отвернулась, показав ему спину, как футляр от гитары:

— Ну, если вам так уж хорошо, то черт с вами — сидите!

— Хорошо, хорошо, — говорил капитан, строя улыбки (Додо при этом быстро писала). — Дадите почитать? — спросил он.

— Вставьте сначала зубы Ферапонту Извекову, — ответила Додо.

— А сколько, мадам, у него зубов?

— Было тридцать два, как и у каждого человека.

— А — осталось?

— Я не считала ему зубы. Но половины, кажется, нет.

— Да, — согласился жандарм, — убыток в хозяйстве заметный.

Додо услышала за спиной шелест кредиток. Обернулась:

— О! Да вы — богатый мужчина, капитан.

— Корпус жандармов его императорского величества никогда не отличался мещанской скаредностью… Тьфу! — плюнул Дремлюга на пальцы, чтобы считать удобнее. — Пожалте! На золотые не наберет. А так, беленькие, ему в самый раз… Вы довольны, мадам?

— Мне-то что? Мне зубы не выбивали. — Додо спрятала деньги в стол. — А с чего такая щедрость корпуса жандармов? — спросила.

— Ну-у, как же иначе… такая дама! Такое диво, как вы…

— Бросьте, — огрызнулась Додо. — Что вам надобно? Говорите.

Дремлюга поискал глазами — куда бы кинуть фуражку:

— Борисяка вот я взял… слышали?

— Какой вы хвастун, капитан! Повесьте его себе на шею…

— Шутите, мадам?

— Шучу. Но только не юродствую.

— А я, выходит, юродствую? Так?

— Выходит… Куда дели мой станок? — обрушилась она вдруг.

— Вот это, — заметил Дремлюга, — разговор деловой женщины!

Додо выдержала на себе его взгляд — холодный, жесткий.

— Так что? — намекнула.

— Ничего. И станок стоит. И бумажка лежит. И краскипахнут.

— Верните же, — засмеялась Додо, уже дружелюбнее.

— Зачем?

— Это — мое.

— Чепуха!

— Паскаль — еврей? — вдруг фыркнула Додо.

— Вроде нет, — ответил Дремлюга. — А на что вам это?

Посмотрели друг на друга, как заговорщики, и весело рассмеялись. Лед отчуждения быстро растаял.

— Тут Ениколопов шуры-муры строит, — доверительно сообщил капитан. — Он уже взял Паскаля на мушку… Хотите эсера опередить?