На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 124

124

— С чего вы так решили, Огурцов? Не надо… Я пошел!

Пошел в говорильню — к Бобрам. Не было вождя — «вождь» его, князь Сергий Трубецкой, лежал глубоко под землей на кладбище Донского монастыря, укрытый по иронии судьбы красными лентами венков…

У Бобров его встретили, как всегда, восторженно:

— Вы слышали, князь? Неужели не слышали?

— А что случилось, господа?

— Баумана убили в Москве.

Сергей Яковлевич долго думал. Потом просто спросил:

— Бауман… А кто это такой, господа?

— Ну как же! — подхватили Бобры хором, стыдя князя. — Ведь Бауман… это такой человек, его вся Россия знает…

Но по глазам Бобров было видно, что и они только сегодня узнали имя Баумана. «Зачем лгать, господа?..» Сдернул кашне.

— Вся Россия знает, — сказал резко, — но я, простите, не знаю. Однако буду благодарен, если расскажете!

— …это очень серьезно, — говорил Мышецкий на следующий день, очень взволнованный. — Вы даже не можете себе представить, капитан, насколько, все это серьезно!

— Да о чем вы, князь? — удивился Дремлюга.

— Все о нем… о Баумане! Важно ведь что? Не столько этот Бауман, о котором я не имею ни малейшего понятия, сколько сам факт убийства его!

Дремлюга тряхнул квадратными плечами:

— Можно подумать, князь, слушая вас, что вы не ведали об убийствах слева… Ого! Еще сколько! Не дуйте на воду, ваше сиятельство, не придется вам тогда и на молоко дуть…

После этого разговора, очень острого для обоих, Мышецкому привелось снова встретиться с Алябьевым.

— Полковник, — заметил ему Сергей Яковлевич, — мне не совсем-то приятно видеть толпы солдат на улицах. Что за зверский вид! Шапки набекрень, все нараспашку, хлястики вырваны с мясом… Я против выравнивания людских голов под одну гребенку, но солдат есть солдат!..

— Верно, — кивнул полковник. — Солдат есть солдат. Но я послушался вас. Теперь они не сидят в казармах, как сычи, а гулять изволят… Ага, думает солдат, теперь свобода! Ну-ка, расстегни мне хлястик, а то давит. Ах, болтается? Ну, так рви его с мясом. Чего считаться? Свобода… Так-то вот, князь, и начинается разложение армии! После этого я спрашиваю вас снова: стричь солдата или не стричь?

— Что вы можете предпринять, полковник… помимо стрижки?

Алябьев молодцевато прошелся перед князем, поскрипывая леями:

— Могу отпустить по домам запасных. Железнодорожные батальоны ненадежны. А больше ничего не могу. И не берусь!

— Но эти части подчинены лично Семену Романовичу?

— Инженер-генерал-майор Аннинский, — ответил Алябьев, — тоже мало надежен. Но ему не скажешь! А солдату можно сказать: «Кругом! И езжай к своей бабе — на печку!» Запасные, князь, сплошь из мастеровых. Отбывали работы в депо! Теперь вам понятно, откуда идет эта зараза? И почему они, именно они, менее всего надежны?

Сергей Яковлевич согласился, что это так, и — спросил:

— Не можете ли вы, полковник, своей властью запретить солдатам посещение митингов? (Алябьев долго не отвечал.) Можете или не можете? — снова настоятельно спросил его Мышецкий.

— Нет, не могу, — мрачно ответил Алябьев. — Меня смолоду, еще с кадетского корпуса, приучили к мысли: никогда не отдавать приказов, которые — заведомо известно — не будут исполнены!

Сергей Яковлевич вспомнил о сбитом флаге и невольно перевел взгляд на окно, чтобы посмотреть в сторону депо. А там из высоченной трубы валил густой черный дым — работу начали цеха.

— Смотрите, полковник! Что бы это значило?

— Только одно, князь, конец забастовки…

Мышецкий был обескуражен хаосом непонятных для него событий. И смущенно заметил:

— Все это странно. Могли бы и предупредить, как губернатора!

— А вы, князь, — улыбнулся Алябьев, — все еще считаете себя губернатором? — И улыбка его была нехорошей, с наглецой.

«Ах ты мерзавец!» — подумал князь и бросил в лицо:

— А если я не губернатор, то, простите меня, с кем же вы тут битый час разговариваете?..

8

Паскаля доили издавна: покойный Сущев-Ракуса, потом капитан Дремлюга. Сосали его, алчно прильнув к деньгам, черносотенцы и крайние левые всех мастей. И никто не говорил просто: «Дай — или прихлопнем как муху!» Нет, все возводили пышные замки идейных соображений. Понемногу Осип Донатович освоился в программах правой и левой кривизны, от которых коробило Россию, и уже хорошо отличал — по одним словесам! — активуя с идеями князя Александра Щербатова от анархиста, говорящего о том, что диалектика анархии учит трясти наемников капитализма…

Но сегодня пришли три человека в масках (четвертый, помахивая браунингом, остался в дверях на страже) и, не изложив никакой программы, заявили Паскалю:

— Показывай… Ключ! Чего тянешь? Ты не тяни…

Было еще раннее утро, Осип Донатович только что встал. Подштанники спадали с его острых бедер, ладошками он прикрывал срамное место.

— Господа, — заметил Паскаль, — так нельзя! Вы хоть сообщите, какая партия? Надо же знать фирму, куда я вкладываю сбережения!

— За фирму не волнуйтесь, — ответил один, беря ключ от несгораемого шкафа, и в прорези маски блеснули молодые, как будто знакомые Паскалю, глаза. — Фирма у нас самая надежная!

— Мы безмотивцы, — пояснил второй с акцентом, и Паскаль сразу оторопел: «Никак это Моня из аптеки?»

— Безмотивцы, — призадумался Паскаль. — А это что такое?

От дверей подал голос, помахав браунингом, четвертый.

— Ты ведь — спросил, — ничего нам худого не сделал?

— Ничего, кажется, — ответил Осип Донатович.

— Вот! А мы тебя рванем без всяких мотивов. Просто ты для нас лакей проклятого царизма, и такого мотива вполне достаточно, чтобы тебя угробить…

124