На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 125

125

Осип Донатович натянул штаны.

— Ну-ну, ребята, — сказал он. — Помогай вам бог!

Из раскрытых ящиков бюро сыпались бумаги. Валились под ноги бельгийские акции стекольных заводов. Рылись! Паскаль взвесил как следует все обстоятельства и заговорил так:

— Эх, Боря, Боренька! Тому ли тебя учили в гимназии? А ты, Монечка? Неужели тебе, бедному еврею, больше всех надо?

Боря Потоцкий, оправясь от смущения, перебрал связку ключей:

— Осип Донатович, гимназия — дело прошлое. А — какой поворот?

— Влево и трижды назад, — пояснил Паскаль охотно. — После чего ключ продвинуть вперед. И снова два оборота направо…

Несгораемый шкаф сулил немалые деньги, о богатстве Паскаля ходили по губернии легенды. Ключ провернулся. Гулко и музыкально перемещались внутри замка стальные пружины. Паскаль вздохнул и спокойно начал натягивать хрустящую сорочку.

— Готово, — сказал Сева Загибаев. — Открывай… Открыли. Чистота. Порядок. И никаких денег!

Только в уголку лежала коллекция порнографических открыток, и они были тут же экспроприированы в пользу революции. Сева Загибаев, запихивая открытки в карман, укорил Паскаля.

— И не стыдно вам? — сказал. — Ведь это же разлагает…

— Что делать? — вздохнул Паскаль, завязывая галстук.

— Ключ! — Вернул Боря ключ. — Спасибо, Осип Донатович!

— Спасибо и вам. Не забудьте надеть галоши перед уходом…

Надо отдать должное Паскалю: вел он себя с мужеством, какого от него никто не ожидал. Очевидно, отсутствие денег в шкафу делало его не в меру храбрым. Ениколопов и сам знал, что в такие времена даже банки ненадежны, и никогда не рискнул бы послать «котят» на облаву. «Котята» действовали на этот раз сами по себе — без указаний безмотивного «центра». Вот и попались: вместо тонкой, продуманной игры, какую начал вести Ениколопов, они сунулись к Паскалю нахрапом: мол, давай — и все!

— Боря, — сказал Паскаль, затворяя двери, — передайте поклон матушке. А ты, Моня, отложи-ка для меня коробочку спермина, я завтра зайду… Ай-ай, такие молодые и красивые люди! И не могли даже мотива для себя подыскать. Ведь это же — разлагает…

Спровадив молодчиков, Паскаль потерял свою доблесть и стал меленько вздрагивать. В одном был уверен: Дремлюге — ни звука. Сейчас с такими вещами не шутят, а то и впрямь прихлопнут, как муху. Старый жулик Осип Донатович даже завидовал «безмотивной» молодости. «Легко работают — без напряжения мыслей!» В этот день он щедро отвалил на дело монархии двести рублей, и Ферапонт Извеков благодарно сверкнул новыми вставными зубами:

— Ну, Донатыч? Мы тебя в книгу запишем. Есть у нас такая с золотым обрезом, куды мы всех патриотов закатываем!

— Не надо, — отвечал Паскаль, вздрагивая. — Дешевой популярности не ищу… Но… страдаю! Нельзя ли мне охрану обеспечить?..

Три хулигана, во главе с Сенькой-Классиком, засели на кухне. Пои их и корми теперь. Паскаль сейчас невольно держался за кончик той ниточки, которая уводила его к Ениколопову, к ограблению банка в Запереченске, к тем одиннадцати повешенным…

Но Осип Донатович был терпелив и умел молчать. Иначе он был бы плохим жуликом. Революции приходят и уходят, а деньги всегда остаются — таков был ход его мыслей. Титулярная гнида свято верила в незыблемость великой империи, и знала, что после революции его акции, как патриота и верноподданного, подскочат еще выше.

«Ничего, доите меня, господа! Переживем!»

После неудачного экса поехали в захудалый «Дивертисмент», заказали пива и солянку. Сидели, положив руки на грязную скатерть, глядели исподлобья на публику. Загибаев под столом — на ощупь — разряжал бомбу-самоделку. Далеко-далеко кричал паровоз.

— Почтовый, — сказал Ивасюта, сдувая с пива пену. — Предпоследний вагон можно кокнуть.

— И что? — спросил Загибаев; отвинчивая запал, он потел от страха.

— Деньги… бумаги, там много чего найдется, в почтовом-то!

Боря Потоцкий без аппетита черпал ложкой золотистую солянку.

— Вот что я скажу вам, друзья! Не лучше ли это дело бросить? Ениколопов, может, и славный эсер. Но как-то все подозрительно. Где святость революции?.. Не лучше ли нам вернуться?

— Куда? — спросили его хором.

— Обратно — к Казимиру, с повинной. Мол, так и так, мы зарвались. Больше не будем… Ну, пусть товарищи нас судят.

Боря выпалил это, и вдруг прямо в живот ему тупо ткнулось дуло револьвера. Стол был накрыт скатертью, и Боря не мог разгадать — кто грозит ему смертью. Не шевельнулся. «Кто заговорит, тот и грозит!» — решил юноша, и заговорил Ивасюта.

— Все правильно, — сказал он, — и ты не путай! Приди к Казимиру, он тебе еще одну брошюрку даст. Что они делать умеют? Советы разводить да забастовки устраивать? А какая польза? Только детей да баб морят голодом… Крохоборы несчастные! Однако (и револьвер осторожно убрался от живота Бори), однако, — продолжал Ивасюта, — ты прав, Бориска… У социал-демократов мухи с тоски дохнут, пайку хлеба на всех делят, а Ениколопов тоже — гусь опасный. Широкий — верно, но сидеть нам узко будет.

— Готово, — выпрямился над столом Сева Загибаев. — Думал, сейчас взорву вас всех, котята… Самому страшно, лей водку! Руки дрожат…

— Будет водка, — сказал Ивасюта. — Ты слушай, корова. Четыре головы сдвинулись над тарелками в кружок.

— Жить будем, как жили, — весело! — горячо шептал Ивасюта. — А Ениколопова — побоку. Чтобы не все гулять, начнем полицию стукать. Ух, и злости же у меня! Боле трех дней городовому стоять не дадим… уберем! Вот и революция! Моня, — тряхнул Ивасюта ученика провизора, — ты все обоснуй сейчас идейно…

125