На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 154

154

— Я забыл сказать, — произнес эсер. — В случае, если Совет не прислушается к моему мнению, то я… я выхожу из Совета принципиально. Выбирайте: я или губернатор? Губернатор или я?

Дверь захлопнулась за ним. Ениколопов резво пробежал вдоль улочек Петуховки, нанял извозчика, доехал до присутствия, прошел прямо в кабинет к Мышецкому, поклонился:

— Сергей Яковлевич, меня выгнали из Совета!

— Давно пора… То есть, простите, — сразу спохватился Мышецкий, — я хотел сказать, что вам и самому давно было пора уйти оттуда. А меня вызывают…

— Куда? — спросил Ениколопов.

— В Тургай! Мне нужен паровоз…

Борисяк понял причину срочного вызова губернатора в соседнее генерал-губернаторство, где уже введено военное положение, а из сорока восьми членов Тургайского Совета остался один солдат.

— Едете за войсками, князь? — спросил Борисяк.

— Нет, Савва Кириллович, — ответил Мышецкий. — Еду отговорить тургайских мудрецов от посылки войск. Я ведь хорошо знаю, что будет, если войска придут сюда. Все будет, как на плацу. По разделениям… Знаете, Борисяк, как это делается? «Дела-ай… раз!» Делают судоговорение. «Дела-ай… два!» Конфирмация приговора. «Дела-ай… три!» Что вслед за этим, господин Борисяк?

— Виселица!

— Вот именно. А вам она, наверное, еще не нужна…

Был подан состав, подхвачены с вокзала все ожидающие поезда, и князь Мышецкий, забрав Огурцова с собой для компании, вечером уже отбыл в Тургайское генерал-губернаторство.

— Готовьтесь, — сказала Корево, настроенная мрачно. — Князь будет, как Иван Сусанин: он отдаст жизнь за царя!

— Эх, Галина Федоровна, — ответил ей Борисяк, — ведь я не женщина, а князя-то лучше вас знаю… Он способен судить Уренск, но он никогда не станет его карать. Оставьте вы его в покое!

2

Промерзлые степи поглотили состав, который увел на Тургай машинист Казимир и его подручный кочегар Костя. Губернатор не возвращался — день, два, три…

Красная Пресня в Москве упорно держалась.

— Вот удобный момент, — сказал Дремлюга, — разом покончить с нашими советчиками. Губернатор мешать не будет. Семеновский полк — Пресню, а мы, с божией помощью, расплющим наш Уренский Совет!

Бланкитов, Трещенко и Персидский преданно взирали на свое начальство, не мигая. Дремлюга сказал:

— Персидский, сколько говорить надо? Застегни ширинку…

— Да забываю все, господин капитан.

— Ладно, повременим. Что-то привезет нам князь?..

Чиколини явился, вытер усы ладошкой.

— У меня все готово, — доложил. — Как и договорились. Ефим Шкапа (бляха восемнадцать) как раз фигурой и всеми статьями под Иконникова подходит. А со спины — ну вылитый Геннадий Лукич!

Дремлюга потер красные лапы над столом:

— Ну какой же вы молодчага, Бруно Иванович! Быть вам в отставке с мундиром полковника…

Бобру прислали записку: если вы, несший черное знамя монарха, не предъявите в субботу вечером на угол Ломтева переулка и Дворянской триста рублей, тогда… Бобр занял у знакомых, оделся потеплее и пришел в субботу, куда велели. Деньги, как было указано в записке, он держал в левой руке. Права оборачиваться не имел. Кто-то взял у Бобра деньги, сказал на прощание в ухо:

— Благодарю, мсье. Революция вас не забудет. (Бобр, конечно, не обернулся на голос, даже не посмотрел — для кого занимал.)

Дошла очередь и до Иконниковых: с них потребовали пять тысяч. «Деньги или исполнение приговора!» Молодой миллионер сказал:

— Папаша, надобно дать… Время такое — жертвенное!

— Ты, сынок, денег еще не зарабатывал, а только тратил их, — ответил сыну старый чаеторговец. — Потому тебе и дать легко. А я всю-то жисть копеечка в копеечку мерял… Нешто дам? Да за што? Добро бы Врубеля купить или лекцию, чтоб она горела, прочесть. А просто вот так… на улицу, — не-е, сынок, кукиш с маслом!

Взял старик вымогательную записку и отправился знакомой дорогой — в полицию (иначе где же, как не в полиции, решать все насущные вопросы, тяготящие русского обывателя?).

— Во, — сказал, — чтите, Бруно Иванович…

Чиколини передал записку Дремлюге, и тот прочел в ней:

«Господину Иконникову-младшему, Сэр! Вы грабили народ, и мы возвращаем награбленное вами обратно — народу. От вас, как представителя буржуазии, требуется пять тысяч рублей. Ждем вас с деньгами в семь часов вечера на Садовой, идите по левой стороне. Если вы будете держать руки в карманах, мы стреляем без предупреждения. В случае же отказа от выплаты буржуазного налога вы будете убиты, а дом ваш взорван». Подписано:

«Ваши доброжелатели».

— Хорошо, Лука Никитич, — сказал жандарм Иконникову, — спите себе спокойно: корпус жандармов его величества-все буржуазные налоги отныне берет на себя… Кланяйтесь Геннадию Лукичу!

Вот и вечер над Уренском, мягко падает пушистый снежок. Хорошо и ласково брешут собаки. Геннадий Лукич, как и положено, вышел на Садовую, фланируя беспечно. Согласно приказу рук в карманы он не совал, держа в правой пакетик с деньгами…

Часы на башне городской думы отбили семь. Никого.

Геннадий Лукич завернул пальто кверху подкладкой и, зажав ноздрю пальцем, как следует выбил в сугроб сопли. Тут его кто-то тронул за плечо и сказал:

— Благодарю, мсье, революция вас не… «Миллионер» схватил его за глотку, повалил на панель.

— Это не Иконников! — закричал схваченный. — Это Ефим Шкапа! Стреляйте… стреляйте… — И тут же сам, ловко извернувшись, выстрелил — прямо в живот городовому.

Но Ефим Шкапа его не выпустил. Еще выстрел — и пуля, выбив служаке зубы, засела в твердом нёбе. Шкапа захлебнулся кровью, упал. Тут набежали городовые…

154