На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 167

167

Чичикадзе схватил со стены гитару и запел:

И будешь ты царицей мира,
Подру-уга ве-ерная мо-оя-а.

Обратимся к печатным источникам: вот что писали в 1909 году, идя по самым свежим следам русской революции:

«В бурные московские дни в борьбе с мятежом обращал на себя внимание капитан в адъютантской форме. На груди у него красовались офицерский Георгий, четыре знака отличия военного ордена, а на боку красовалось достояние храбрых — золотое оружие. Распорядительность его и храбрость снискали ему внимание начальства. Не остались безучастны к его доблестям и слабые женские сердца, и одно из них, принадлежавшее богатой московской вдове, было окончательно пленено им. Капитан делил свое доблестное время между Марсом и Амуром. Но вот кончились декабрьские дни, и, к общему удивлению, капитан бесследно исчез из Москвы — так же неожиданно, как и появился…»

Мы привели эту заметку дословно — со всеми ее особенностями выспреннего стиля. «Бесследно исчез…» — сказано в конце. Но пути пылкого любовника и карателя нам известны.

Они вели его к той одинокой баррикаде, которая выросла на самых задворках великой империи, как возглас отчаяния людей, не желавших сдаваться после падения Пресни!

5

На крови рабочих, на подачках от жандармерии расфорсился поп-расстрига Георгий Гапон — востроносый. Ну и бес же был этот поп, человек-выкрутас — почти гуттаперчевый: пятками его к затылку приложи — не сломается, только гибче станет…

Министр Дурнов (хам!) настаивал на его аресте, а граф Витте берег от ареста для новых провокаций, Струве его высоко ценил, жандармерия платила ему, часть рабочих продолжала в Гапона верить, как в «батюшку-страдальца».

— Пострадал ты за нас, — горюнились бабы за Нарвской заставой, — теперича скитаешься, батюшка, негде головки тебе приклонить…

Правая рука Дурново — Рачковский, левая рука — Герасимов.

Эти волшебные господа залучили Гапона в роскошный ресторан у Донона. Жандармы были одеты в статское. Герасимов сказал:

— Да вы — гениальный человек, Георгий Александрович! И не спорьте, к чему это? Дайте я обниму вас, как друга…

Обнял и заодно проверил карманы: нет ли оружия?

Рачковский же сказал грубее:

— Поп не выдаст — свинья не съест!

И дружески хлопнул Гапона по заднице, чтобы проверить: нет ли револьвера в заднем кармане? Нет, не было. Герасимов глазами показал Рачковскому: мол, в пиджаке тоже оружия не имеется.

Тут пошел серьезный разговор — о рабочем движении, каков будет оклад у Гапона, об «освещении дел», потом жандармы дружно зашептали — один в левое, другой в правое ухо:

— России нужны такие люди, как вы. Мы уже никуда не годимся. Вы по праву займете наши посты. Только осветите, осветите… И взирайте на вещи шире, без партийной узости интересов, без верхоглядства революционеров. Шире надо смотреть, шире!..

На пепелище Москвы вскоре появился Гапон, навестил убежище, в котором скрывался его друг Петя Рутенберг; Рутенберг был поражен элегантностью Гапона… Сидеть дома было скучно.

— Поехали к Яру! — сказал Гапон, загоревшись.

— Да ты спятил: меня же там сразу арестуют.

— Чепуха! Пока я с тобой, тебя пальцем не тронут. Едем…

Уговорил — поехали. Вот и Пресня: обгорелые скелеты домов, торчат печные трубы разрушенных очагов, воют одичавшие кошки, в узлы закручены железные кровати. Гапон всю Пресню проехал молча.

Потом по-бабьи щупал рукав пальто Рутенберга:

— Хочешь, я тебе новое пальто куплю? Лучше качеством…

В ресторане Яра эсер прятался по углам, а Гапон тащил его в общий зал — прямо на люди, в блеск огня.

— Пойдем, — уговаривал. — Там музыка, там светло, там пахнет сытым женским телом. Нельзя смотреть на мир так узко. Смотри шире — без узости партийных интересов! Вот и дамы…

Вытащил Рутенберга в зал, пил и плакал, говорил шлюхе:

— Александра Михайловна, пожалейте меня, горького сиротинку. Можно голову положу вам на теплые воздушные колени?

Но Рутенберг был дяденька ушлый: сразу заметил, что Гапон, время от времени надевая пенсне, пристально всматривается в блеск пьяного зала. Нет, не женщин изучал он, — там сидели агенты Рачковского. И вдруг Гапон сам заговорил: стал рассказывать о своем свидании с вице-директором департамента тайной полиции, говорил о деньгах, какие и сколько получены…

— О тебе меня тоже спрашивали, — сказал Гапон.

— Ну?

— Ничего, тебя хвалили, ты, говорят, мужчина серьезный. Только кутишь много… Видать, тоже деньги нужны. А твой брат в «Крестах» сидит. Хочешь, освобожу его? Я могу…

На следующий день, проспавшись с похмелюги, Гапон сказал:

— Ты да я, вот вдвоем и будем дела вертеть… Тебя Рачковский повидать хочет. Ты шире смотри на вещи. Они люди неплохие, даже хорошие. А ты бы видел, как они едят! Ну-у, брат, нам и не снились такие кушанья. А как пьют… И не пьянеют!

— Я подумаю, — ответил Рутенберг. — А сколько он даст? Мне нужно много. За двадцать пять тысяч я не пойду…

Вскоре граф Витте был поставлен в известность о новой провокации: открытие отделов гапоновского общества, легальность, связи и прочее… Все это заводило далеко!

— Пока, — сказал Витте, раздумывая, — не беспокойте с Гапоном его величество. Его величество ныне слишком занят…

Да, пока Гапон уламывал Рутенберга, государь был занят, раздавая награды карателям. Особого внимания удостоились семеновцы, подавлявшие восстание в Москве. Но вот в списках, представленных адмиралом Дубасовым, мелькнуло дотоле неизвестное имя капитана князя Чичикадзе.

— Я такого не помню… Аттестация хорошая, — говорил Николай, — но надо же знать, откуда он взялся, этот князь Чичикадзе?

167