На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 170

170

Выборщик показал Мышецкому свои списки — чистенькие.

— Видите? — сказал. — Пять человек, а более не идут…

Со стороны депо стучали редкие выстрелы: там уже какой день шла борьба казаков с баррикадой. Алябьев же ввести в дело войска отказался на том основании, что «ненадежны». «И очень хорошо, — согласился с ним Мышецкий. — Коли вы утверждали, что армия есть священный сосуд, так не будем его тревожить…»

В думе, за низкой решеткой, словно гробы, стояли избирательные ящики, обвязанные бечевкой и опечатанные. Возле них пристроились длинные столы, за ними сидели учителя гимназий, и над каждым из них висели буквы: «А—Д», «Е — Л», «М — Р» и «С — О». Соответственно, подходили к столам для отметки и избиратели: распорядители ставили птичку, чтобы никто не проголосовал дважды. А то Атрыганьев тут уже людей подзапугал, ходили за него и по три раза, пока не попались. Хорошо, что вовремя спохватились…

Бобр сидел как раз под буквами «М — Р», а над головой у него качалась доска с надписью: «Россия — для русских, да здравствует правовой порядок!» Вот к нему-то и направил свои стопы Мышецкий:

— Добрый день, Авдий Маркович, наконец-то дождались!

— И не говорите, князь. Наконец-то дождались!

— Поздравляю вас, Авдий Маркович, как гражданина.

— И я вас, князь. Тоже — как гражданина.

— Пришел я как гражданин к гражданину, — сказал Мышецкий, — чтобы отдать свой долг. Вот, записку я уже заготовил…

Сергей Яковлевич показал заклеенную почтовой маркой записку для голосования, в которой он еще дома проставил имя Иконникова.

Бобр порылся в бумагах, вспотел и повернулся к соседу:

— Михайло Давыдыч, у вас нету князя в списках?

— А князя и быть не может, — ответил тот, глядя косо. — Никто нашему князю и не давал права на голосование…

Со стороны вокзала взревели подходящие паровозы. Иконников-младший наблюдал издали — с тревогой: голос губернатора был необходим ему как заручка. Потом-то он и сам поскачет!

Сергей Яковлевич, покраснев, мял в пальцах записку

— Позвольте, господа, но… Как же быть со мною?

— Верно, — сказал Бобр. — Лица, состоящие на военной и государственной службе, права голоса не имеют. Извините, князь, мы ценим ваш гражданский порыв, но… Поймите и нас!

— Я понимаю, — ответил Мышецкий. — Но мой голос не есть голос лица, облеченного властью, а лишь голос местного обывателя. Вы же сами знаете, я землевладелец Уренской губернии на одних паях с Конкордией Ивановной.

— Даже если и допустить вас как местного помещика, — мстительно ответили за соседним столом, — то все равно вы не имеете права голоса благодаря малому цензу оседлости…

Иконников делал князю издали какие-то знаки. Сергей Яковлевич стыдился своего положения, своих слов о гражданстве, которые он сгоряча тут выпалил. Смешно ведь!

От стыда он обозлился на всю городскую курию.

— Хорошо! — сказал. — Но вы же, господа, должны понять всю несостоятельность обструкции в отношении меня… Наконец, кто больше моего сделал в губернии для права выборов? Кто всегда поддерживал идею гражданских свобод? Это возмутительно…

Иконников все еще делал тайные знаки. Сергей Яковлевич отошел от Бобра и стал пихать свою записку в щель избирательного ящика. Щель была узкая, записка застряла.

— Стойте, князь! — закричали ему из-под «А — Д», «Е — Л», «М — Р» и «С — О».

— Я имею право. Я — гражданин империи, как и вы, господа!

— Полицию! Где полиция?

— Пущай сует… Он — князь, ему можно…

— Да здравствует анархия!

— Князь, вы же юрист, не преступайте законности…

— Суй яго, суй… пальцем, пальцем!

— Городово-о-ой!

— Не надо городового — уже пропихнул!

Мышецкий, красный как рак, отошел от ящика:

— Для чего же мы прошли трудный путь? Постыдитесь, господа!

Бобр повернулся к собранию:

— Прошу протокол… Голос князя, упавший в ящик, мы не можем считать законным…

Верный «драбант» Огурцов долго еще поджидал возвращения князя с выборов. Мышецкий все не шел, а уже хотелось «постелить», как всегда, «двухспальную». Глянул на часы: пора, пора… адмиральский час давно пробил! С вокзала все ревели паровозы, потом ухнула пушка!

Огурцов отворил двери в кабинет губернатора…

Замер. Из-за стола уренского владыки, улыбаясь, поднялся навстречу Огурцову ласковый Осип Донатович Паскаль.

— Ну что, подлый креатур? — спросил он. — Кончилось ваше время? Что теперь будешь делать?

Огурцов, заплетаясь ногами, долго искал свою шапку. Кто-то из молодых чиновников, жалея старика, подал ему пальто.

Снова ударила пушка — со стороны депо…

Выбрался на крыльцо присутствия. Черным казалось солнце.

Увидел швейцара:

— Хоть ты — скажи!

— Взяли нашего князя, прямо-таки с участка… Нешто насквозь пропились, что слыха не слыхали? Взяли вот теперь его, шибко большое начальство понаехало с пушками. Теперь всю губернию расшибут об стенку. И будут расшибать до скончания веку! Так что, ежели мысли чужие имеете, — так выбросьте! Ни к чему!..

Кое-как, обтирая заборы, дотащился старый чиновник до дому.

Жена — старая и неопрятная — вышла к нему с мышеловкой.

— Гляди, — сказала, — две штуки сразу. Где это видано?

— А знаешь, Марьюшка, — ответил ей Огурцов, — ведь я ничего не скопил… Прости меня, Марьюшка, ничего — как другие! Все мы пропили с князем…

— Проспись! — сказала жена и ушла с мышеловкой. Скинул Огурцов пальтишко на пол, в галошах подсел к окну.

Так и сидел до вечера, пока не стемнело. Служба кончилась.

Бегали солдаты, что-то кричали, стреляли…

В потемках жена тронула его за плечо, позвала спать.

170