На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 34

«Надо ехать», — решил Мышецкий.

Дача старой графини стояла на берегу Малой Невки; возле пристани колыхался на волне катерок — под флагом германского посла. Впрочем, из русских, помимо Мышецкого, удостоились приглашения только двое — Нейдгардт и еще один русский: барон Пиллар фон Пильхая (эзельский предводитель дворянства)…

Мария Эдуардовна сразу вовлекла Мышецкого в разговор:

— А вы не озаботились еще приобретением себе черкесов?

Странный вопрос. Но ответить старухе что-то надо:

— Нет, графиня, я выписываю себе сразу негров!

Нейдгард рассмеялся бодрым солдатским смехом:

— Оно ведь дешевле с головы идет… Так, князь?

Очень внимательно слушал их германский посол, Фридрих фон Альвенслебен, а Клейнмихелыпа по-старчески кокетничала.

— Ах, вы шутите, господа! — обиделась она. — Но это так серьезно… Я никогда не верила в революцию в России, но вот же — теперь приходится. А князя Гагарина — соседа — убили!..

Азис-бей, турецкий атташе, сверкнул зубами:

— Черкесы — великий народ! Ранее они охраняли священную особу султана, а ныне идут нарасхват — охранять усадьбы дворян в России… Не слишком ли много чести этим черкесам?

Пиллар фон Пильхау переглянулся с германским послом:

— Защиту от волнений туземцев должно обеспечить войско. Если ненадежны наши войска, надо позвать германские…

И даже не смутился, подлец! Сергей Яковлевич поспешил незаметно скрыться: очень ему не понравился этот салон-притон. Но, однако, первый шаг был сделан, и сенатор Мясоедов, случайно встретясь с Мышецким, был на этот раз гораздо приветливее:

— А знаете, князь, ведь после того, что мы пережили здесь, в Петербурге, сенат уже не смотрит так строго на ваши уренские эксперименты… Прошу вас: не судите меня, старика, сурово!

Сергей Яковлевич еще не догадывался о той роли, которую играет в восстановлении его престижа Ивонна Бурже. Что-то уже сдвинулось в его положении, но он относил это за счет личных своих качеств. Глаза ему открыл однажды в Яхт-клубе старый друг детства — князь Валя Долгорукий. На этот раз Валя не прятался за ширмы, а сам подошел к Мышецкому.

— Сережа, — сказал он ему, — пора и честь знать. Ну, подержал птичку и выпусти… Не дури! Ты же знаешь, как ее ждали Владимировичи… Удивляюсь: что она в тебе нашла?

Мышецкий сразу все понял: спасибо Ивонне!

— Она ничего не нашла, но вот я — да, изыскиваю…

А потом, уже после обеда, Мышецкий, крепко подвыпив, отозвал Долгорукого в сторонку, чтобы никто их не слышал.

— Валя, — сказал дружески, — это останется между нами… Хочу знать: когда девятого января расстреливали рабочих, скажи мне, где находился его величество?

Долгорукий замешкался: он был другом Николая с детства — еще в лошадки играл с ним, за одним столом рисовали они акварелью трогательные виды Павловска — и выдавать царя не хотел.

Сергей Яковлевич это понял и решил про себя, что больше не надо видеться с Валей; вот Бруно Ивановичу Чиколини, когда казнили в Уренске экспроприатора, стало худо; значит, он — человек, страдает. А тут падали тысячи!

«Непостижимо! Как можно?»

Перед потрясенной ужасом страной вырастал — еще неясный — призрак Государственной думы.

Сергей Яковлевич эти дни был занят одним: своим престижем в чиновном мире. Ивонна была неумна — так, но как женщина, много встречавшаяся с людьми, она, кажется, уже разгадала эту нехитрую подоплеку заговора.

Ивонна своим выжиданием продолжала нагонять себе цену, но вода теперь лилась на две мельницы сразу — ее, женщины, и его, мужчины.

Безмолвно было решено: Владимировичи получат Ивонну Бурже, когда князь Мышецкий получит Уренскую губернию обратно. Целомудренно ли сие? Об этом как-то не хотелось размышлять. Тем более что колеса интриг, обильно смазанные сплетнями, уже быстро вращались; машину было не остановить… «Пусть так!»

Последнее время Мышецкий повадился навещать святейший синод, чтобы разрешить отчасти свои семейные дрязги. И вот однажды возле здания синода ему встретился Танеев, ехавший куда-то из сената в придворной карете: эдакий кум королю!

Завидев Мышецкого, остановил карету, завел разговор:

— А розог с золотой рыбкой вы, князь, еще не кушали?

— Не понимаю, — ответил князь. — На кого, скажите, я вывернул горшок с горячими углями, чтобы мне розги достались?

— Некое лицо, — сожмурился хитрый барбос Танеев, — поставлено вами, князь, в весьма неловкое положение… — И вдруг начал развивать перед Мышецким грандиозную панораму блестящего будущего. — Бросьте министерство, — говорил Танеев вкрадчиво. — Идите к нам, в канцелярию его величества! Вы же молоды, князь, умны… Ну, сначала мы вас подержим в помощниках. А потом — и статс-секретарь! Вы же человек с головой, передовых взглядов…

Мышецкий понял: все это сулилось ему в обмен на Ивонну.

— Благодарю! — сказал Танееву. — Но мне как-то больше нравится воеводствовать на Уренске… У каждого — своя стезя!

Лошади дернули. Высоко вскинув задние колеса, карета поволоклась по обледенелым колдобинам. Сергей Яковлевич почти злорадно потер себе руки: «Заплясали, скоморохи! Много ли вам надо?..»

Сдвиг в его карьере уже наметился, и первыми откликнулись журналисты. Всегда охочие до гонораров, они вытащили из забвения книжку стихов князя и водрузили ему запоздалый памятник.

Мышецкий и сам забыл свои стихи… Что-то вроде:

Полузакрытые гардины,

На полках Sand и Diderot,

И запах яблоков и тмина

Со дна пузатого бюро.

О, эти милые рассказы

Альбомов давней старины,

Полунаивные проказы,