На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 76

— Дорогая, — сказал Мышецкий, отбросив газеты, — твой утренний букет дурно пахнет!..

Он по-хозяйски отбросил шторы, и Додо загородилась от яркого солнца, брызнувшего в комнаты номера. Она молчала, выжидая, и Сергею Яковлевичу пришлось заговорить первому:

— Додушка, ради памяти наших родителей, ради всего, что еще осталось… Скажи — чего ты добиваешься? И так ли это тебе нужно? Доколе же ты будешь жить вот так?

Додо взбила ворох подушек и села среди них, поджав ноги, как татарка.

— Ты плохо осведомлен. А мобилизация уже объявлена! Лучшие люди России давно объединяются. Так ответь ты, чистоплюй и либерал: разве тебя устроит сумбур нынешней русской жизни?

— Этот хаос действительно невыносим. И я догадываюсь, что ты скажешь далее, Додо… Но я не согласен, что единение громил и жуликов есть мобилизация лучших сынов России!

— Какие громилы? Какие жулики? — заговорила Додо. — Разве же камергер князь Александр Щербатов громила? Разве же граф Коновницын жулик? Подумай, сколько писателей и блестящих журналистов уже служит нашему делу. Нет, брат! Не только революция, но и зловещая Вандея тоже имеет своих героев…

Сергей Яковлевич больно хлопнул себя по коленям:

— Ну хорошо! Я тебя выслушаю… Говори, чего добиваетесь вы, блестящие и несравненные герои русской Вандеи?

Додо вышла в соседнюю комнату, вернулась порумянев, но брата обмануть не могла.

— Ликер? — строго спросил Мышецкий.

— Оставь!.. Я тебе отвечу, что надобно сейчас для России. Первое: сломить бюрократию, обновить ряды чиновничества, дабы восстановить общение царя с народом… Ты согласен, брат?

— Да.

— Видишь! — засмеялась Додо. — Далее: правительству — сила власти, а народу — сила мнения… Ты согласен, братец?

— Да.

— Слушай тогда и далее. Мы не так уж глупы, как многим кажется… Сословия надобно сохранить, как исконные и бытовые черты русской общественной жизни. Ты опять согласен?

— Это натяжка истории, но пусть будет так… Я согласен!

— Так в чем же дело? — воскликнула Додо. — Ты согласен!

— А дело в том, что, будучи даже согласен с тобою в частностях, я никогда не соглашусь с вашим течением в целости его.

— Вот те на! — приуныла Додо. — Ты большой путаник…

— Это вы путаники! Выслушай меня… Ваша программа — бяка! Я понимаю, что князь Щербатов, которому давно уже делать нечего, и придумал ее. Но это — лишь фиговый листок. Вы прикрыли программой только зад, а спереди весь срам оставили… Молчи, Додо! — остановил он сестру. — Я лучше тебя знаю Россию… Вы не Вандея, в лучшем случае вы те же разбойники с Обираловки… Да и где вашему князю Щербатову знать мужика?

— Ах, Сережа, — отвечала сестра, — мужик пойдет за нами.

Тут Сергея Яковлевича взорвало, он крикнул в бешенстве:

— Да вы к мужику и не сунетесь! Он возьмет вас, как конокрадов, в дреколье, в дубье… Не вздумайте искать корней в массе крестьянства. Тщетно! Как сорная трава, вы будете цвести лишь на пустырях да на задворках империи. Именно там, где и поныне гнездятся всякие лихоимцы, темный, оголодавший сброд, который за «полсобаки» убьет любого, лишь бы залить глаза себе сивухой и пивом… Я сказал!

Додо молчала. Он сел и сразу же вскочил снова:

— Нет, я еще не сказал… Твои дремучие погромные листки с бесплатным приложением перлов поэзии лавочников и городовых — это все-таки, Додо, и впрямь опасно. Да! Ибо в этом мире еще существуют «гамзей иванычи», которых хлебом не корми, но себя показать дай. Слишком много злости в народе, Додо, и повернуть эту злость на твою сторону — я не дам. Я буду бороться с тобой, моя единственная, моя любимая, моя милая сестрица!

Он выкрикнул все это — зло, яростно.

По лицу Додо текли слезы. Долго искала платок под подушкой. Нашла и, встряхнув, глубоко, жадно дышала. Сергей Яковлевич в ужасе вытянулся — длинный, как струна:

— Этого еще не хватало! — Подскочил к сестре, вырвал платок. Он осыпал ее пощечинами, но Додо даже не загораживалась. — Отдай мне все! — кричал Мышецкий, рыская рукой под подушками. — Где ты достаешь? Где прячешь? Отдай… Нельзя же так!

Он не выдержал — заплакал. Додо встала и, зайдя к нему со спины, обняла его за шею. Даже лопаткой слышал он, как гулко стучит расшатанное кокаином сердце сестры.

— Сережка, прости… Ну, повернись! Не надо… Можно, я перееду к тебе, в твой дом? Будем жить вместе…

— Один раз я уже приютил у себя дорогих кузенов жены, фон Гувениусов. Второй раз испытать судьбу не желаю. Бог с тобою, Додо, — вздохнул он, уходя. — Мы, наверное, оба очень дурные и порочные люди. Только у тебя это вышло наружу, всем видно, а у меня сидит глубоко внутри, и никто не замечает.

— Неправда, — пылко возразила Додо. — Я знаю, ты у меня хороший, чистый, умный, честный…

— Побывавшему в Гродненском тупике, — усмехнулся Мышецкий с горечью, — трудно сохранить чистоту… Прощай, Додо. Разговора не состоялось. Я не верю тебе, а ты — мне. Думаю, нам лучше избегать встреч. Хорошо бы ты уехала куда-нибудь… а?

Сергей Яковлевич после разговора с Додо вернулся в присутствие немного не в себе. Попросту говоря — пообедал в «Аквариуме» и пребывал в крепком подпитии.

— Дремлюга явился? — крикнул он Огурцову. — Где капитан?

Огурцов стал отговаривать от свидания с жандармом сегодня:

— Князь, на что он вам дался? И завтра позовем — придет.

— Сегодня, мне он нужен сегодня, — настаивал Мышецкий с упорством хмельного человека. — Зовите!

Делать нечего: Дремлюга был кликнут на «княжий двор»…

— Вы на мою сестрицу не смотрите, — говорил Сергей Яковлевич, — она барыня, и пусть тешится, чем хочет. Я буду с вас взыскивать! Что вы там делаете с Чиколини? Пенсии поджидаете?