На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 97

— За границей — да, но сейчас я лишен этой возможности.

— Я вам пришлю, — обещал генерал. — У нас в степи этого добра полны вагоны. Скажу больше: мои офицеры-путейцы почти сплошь — социалисты. А меч революции уже подъят над Россией!

— И вы, — подхватил Мышецкий, — хотите знать, что я стану делать, если меч вдруг опустится?

— Да. Хотя бы — на шею Уренской губернии, — уточнил генерал.

— Пожалуй… ничего. Да, — закрепил Мышецкий, — ничего не буду делать. Ведь я тоже идеалист и читал Михайловского…

— Но сейчас, князь, революцию делают по Марксу, а не по старику Михайловскому… Вас это не пугает?

— Недавно, — засмеялся Мышецкий, — мне попалась одна чудесная фраза: «Будет тот губернатором, кому кончину мученическую приять суждено…» И мне эта фраза очень запомнилась! Ха-ха…

Бобры подхватили его, вовлекая в общий разговор. На все лады склонялось имя философа — князя Трубецкого, и Мышецкий прислушался: речь шла об указе, давшем автономию русским университетам.

— Простите, господа, — вступился Мышецкий, — но я как-то пропустил последние газеты… Что Трубецкой?

— Ратоборец! — восхищенно ответил Бобр. — Студенты Москвы носят его на руках… Отныне Трубецкой — ректор, а это — победа…

Появился в говорильне и прапорщик Беллаш. Уж он-то наверняка знает, где госпожа Корево. Однако и спросить неудобно.

Сергей Яковлевич за ужином сидел рядом с прапорщиком.

— Вы что-нибудь сейчас пишете? — спросил его князь.

— Много читаю, — ответил Беллаш.

Руки прапорщика мыты-перемыты, а вот ногти выдают его с головой… «Нечистое дело!»

— Вы работаете и на станке? — спросил снова.

— Приходится, когда бываю в депо.

— Тогда… странно, — улыбнулся Мышецкий.

— Что вас удивляет, князь?

— Кто-то в депо пошутил над вами и подсунул вам станок печатный вместо слесарного. А вы и не заметили, прапор!

Беллаш густо покраснел. Долго молчал.

— Благодарю, — буркнул наконец в тарелку.

— Всего пятнадцать копеек, — шепнул ему Мышецкий, — стоит чудесное глицериновое мыло. Вот вы и попробуйте…

После чего отвернулся — демонстративно. Имя князя Трубецкого, знаменитое после его речи перед царем, снова засияло во всем либеральном блеске даже здесь — на задворках великой империи.

— Адрес! — названивал Бобр в колокольчик. — Надо послать князю адрес. Прочувствованный! С приложением списка подписавших его. А список, конечно, по алфавиту… Я, кажется, первый!

— Конечно, — заметил Беллаш, — мое «бе» идет перед вашим «бо», но так и быть, Авдий Маркович, я вам уступаю первенство.

— Я тоже отчасти знаком с русским алфавитом, — засмеялся генерал Аннинский. — Или же ныне мое «а» задвинули после «б»?

Гости потянулись в конец стола, чтобы подписаться под адресом, а Беллаш, улучив минуту, спросил у Мышецкого:

— Князь, вы, кажется, посещали господина Борисяка?

— Да. По долгу службы. Чтобы спросить о претензиях.

— По долгу службы… Ну что ж. Госпожа Корево бывает здесь редко. Только мы, степные сурки, любим выболтаться у Бобров за всю неделю сразу… А сколько сейчас времени, князь?

— Половина восьмого, сударь.

— А в восемь, — подсказал Беллаш, — Галина Федоровна имеет обыкновение ужинать в кухмистерской…

Акушерка ела сочные сосиски, двумя пальцами держала кренделек. Возле локтя лежал старенький ридикюль. Она не заметила появления Мышецкого, а он издали полюбовался всем — и ее одиночеством, и ее простотой, и чистым задумчивым обликом.

— Добрый вечер, — подошел он к женщине. — Вы разве более не бываете у Бобров? Я нарочно приходил, надеясь застать вас…

— Спасибо вам, князь, — и стала еще милей от улыбки; две глубокие ямочки на щеках были просто прелесть! — Но чем я обязана вашему высокому вниманию?

— Не надо так, Галина Федоровна; пусть мое высокое внимание распространяется исключительно на моих чиновников. А вам принадлежит внимание иное — нижайшее и покорнейшее… Простите, что я так наскоком выражаю вам свою симпатию к вашей особе!

— Serge, — вдруг певуче раздалось за спиной, и Мышецкий похолодел: «Алиса?» Но в дверях стояла, закутанная в серебристый плащ, Ксюша Жеребцова. — Serge, Serge, — томно выпевала она, — где же вы? Разве можно так надругаться над женщиной? А-а, вы уже с другою… Вот оно что, Serge!

Корево раскрыла свой потрепанный ридикюль и уничтожила князя великолепным лучистым взглядом. Кликнула лакея:

— Никита! Восемь копеек. Кладу…

Мышецкий торопливо сунул ей письмо от Борисяка. А в дверях, как олицетворение оскорбленной невинности, застыла со слезами на глазах татарская прекрасная мадонна, Сергей Яковлевич почти выпихнул ее на улицу и там, в темноте, покрытой сеткой дождя, накричал на нее:

— Надо же иметь разум! Нельзя мою минутную слабость обращать в мой позор… Что вам от меня, сударыня, нужно? Дом вы от меня уже получили? Ваш супруг ходит в моем халате? Двух казаков для охраны имеете? Так оставьте же меня, наконец…

— Что за письмо ты передал этой ужасной женщине? Кто она?

Ну, это было уж слишком…

— Сударыня, — сказал он Ксюше, — Серж Сержем, но я могу стать и «вашим сиятельством». У меня множество полномочий, и право высылки из губернии неугодных лиц — за мною, так и знайте!..

Беллаш толкнул калитку, и собака приветливо замахала ему культяшкой хвоста, как другу. Казимир провел его внутрь дома:

— Проходите, Женя… Ну, что там у Бобров?

— Да все об автономии. Сейчас это модно! Скоро, наверное, и корпус жандармов будет работать на автономных началах. Самостоятельность университетов — это хорошо. Но вот ректор Трубецкой — вряд ли на месте. Он же — мистик! Масон, колдун, знахарь…