На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 99

— Ехал вместе с Ениколоповым, старым своим приятелем…

«Замечательно!» Сейчас, среди всеобщей сумятицы, когда он живет на притыке у своего шурина, Алиса со всеми ее дрязгами, со всем ее мещанским узколобием — была бы лишней, она бы только мешала ему… «Да и зачем мне все это? Боже, не надо мне ничего!»

Встреча произошла там, где могут встретиться люди самых разных взглядов, даже закоснелые враги, и никто их там не оградит от свидания. Вот и князь-губернатор встретился с Иконниковым (приятно это или неприятно) в ресторане «Аквариум».

Отдадим же должное этим двум истинно российским джентльменам: ни Иконников, ни сам Мышецкий ни разу даже не упомянули имени Алисы Готлибовны, как будто этой женщины между ними никогда и не существовало. Геннадий Лукич за последний год потерял в своем облике юношескую угловатость, сделался степенным и положительным. Даже движения его приобрели законченную мужскую властность, жест руки был упруг и резок. Голос звучал по-прежнему — свежо…

Для начала поговорили о сезоне в Ницце; автономии университетов, как отрадного явления в русской жизни, тоже коснулись. Потом Иконников-младший, будучи малым неглупым, все расставил по местам одной лишь фразой.

— А вас видели с Ивонной Бурже, князь, — сказал он.

И за этой фразой угадывалась какая-то неприличная сделка: мол, вас видели с Бурже, а меня могли встретить и с Алисой — квиты!

— Да, — отозвался Мышецкий рассеянно, — где она сейчас?

— Вы не следите за светской хроникой, князь («До нее ли?» — хмыкнул Мышецкий). Ивонна купила в Швеции яхту. Чудо! Одно пианино чего стоит… Белые клавиши из перламутра, а черные из панциря черепахи. Сейчас отбыла на Мальту. Говорят, великий князь Владимирович здорово обогатил ее. Обсыпал, как Данаю!

— Дай ей бог счастья, — уныло отозвался Мышецкий. Потом, подумав, спросил: — Геннадий Лукич, я иногда недоумеваю: вот вы, купец первой гильдии, человек, несомненно, коммерческой жилки, скажите… Зачем вам три университета, включая и Сорбонну, к чему Миланский институт, знания врача? Ведь, не дай бог, помри завтра ваш батюшка, вы ведь никогда не бросите чайное дело?

— Даже подниму. Еще выше, — ответил Иконников. — Но, знали бы вы, князь, как бывало мне смолоду обидно, когда люди удостаивали меня своим сиятельным знакомством лишь по той причине, что я богат! Как было высвободиться из рамы презираемого сословия, чтобы стать самостоятельным портретом? Только один путь — совершенствование своей скромной купеческой особы… Да, я останусь в купеческой гильдии, но я стану выше дворянской герольдии! Мы ведь, купцы, умеем… желать невозможного!

— И я вас хорошо понял, — сказал ему Мышецкий.

Затем, разговаривая о политике, Сергей Яковлевич с удивлением обнаружил, что Иконников мыслит почти одинаковыми с ним категориями. Нечаянно обнаруживалось родство идей и стремлений…

— Дума, конечно, дрянь, — говорил Иконников, кривя губы. — Но нам, образованным людям, мне думается, надобно не отвращаться от нее. А, наоборот, стремиться попасть на трибуну этой думы. И выговорить перед правительством, сплошь состоящим из евнухов, все назревшие нужды нашей изъявленной общественности.

— И вы прибыли в Уренск… — перебил его Мышецкий.

— Да, князь! Не буду скрывать. С тем и прибыл в Уренск, чтобы добиться своего избрания в думу. Мне это необходимо не ради юбилеев, не ради некролога. Но едино лишь ради убежденности в своих возможностях. Духа и сердца! Можете не сомневаться, князь…

Сергей Яковлевич, вертя в пальцах рюмку, молчал.

— А кого может выставить уренское дворянство? — спросил Иконников. — Назовите мне, князь, хоть одного кандидата!

Мышецкий встрепенулся и сразу же был вынужден сдаться.

— Никого, — согласился он. — Пустое поле…

— Подлец Атрыганьев, — продолжал Иконников, — нервнобольной Тенишев, пройдоха Алымов, обжора Батманов или… ха-ха, Куцый? «Где те отечества отцы, которых нам принять за образцы?»

— Образцов не наблюдается. И я, со своей стороны, как губернатор, окажу вам посильную поддержку…

После чего они выпили крепкой марсалы. Иконников спросил:

— Как вы находите Ениколопова?

— Приятный человек, — ответил Мышецкий. — Когда перестает играть в эсера, он просто милый господин. С ним легко и хорошо…

— Вам… привет, князь, — сказал Иконников.

— От кого? — вытянулся Мышецкий с опаской.

— Конечно же, от Конкордии Ивановны.

— Вы ее видели? — обмяк Сергей Яковлевич.

— Да, в Питере. Она процветает и говорит об Уренске с таким бесподобным отвращением, с такими гримасами…

— Вольно же ей так говорить, досыта здесь награбившись.

Был уже поздний вечер, когда Сергей Яковлевич приехал на Петуховку. Не спеша разоблачился. Кулаком взбил тощую подушку. Посмотрел на стены — нет ли клопиков? Кажется, вот один уже вылезает, привлекаемый его сиятельством.

— Петя, купите какой-нибудь гадости; неужели вас не кусают?..

Петя в соседней комнате включил лампу под абажуром, началось священное шаманство: перекладывание гравюр, любование ими, сверка по каталогам, радости и тревоги, понятные лишь коллекционерам.

— А вы не знаете Кастильоне? — спросил Петя.

— К сожалению — нет.

— Хотите — покажу?

— Ну, покажите, — отозвался Мышецкий устало.

Петя вынес к нему, бережно держа в кончиках пальцев, старинный оттиск гравюры, поделился:

— Только не хватайте руками, смотрите так… Это я купил по случаю в развале «брик-а-брак», еще в Петербурге. И, знаете, Кастильоне есть у Семенова-Тян-Шанского, а вот у Ровинского его уже не было… Это считается — большая редкость!