На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 133

133

Это никак не устраивало Ениколопова, да и призыв покончить с Мышецким пришел не вовремя. «Котята» его превратились в шипящих котов, хозяина не признавали. Ходили теперь, сами черные, ночью темною… «Уж не черти ли?»

Кончилось все это явлением Ениколопова перед Мышецким:

— Князь, а вам еще не приходилось читать приговора собственной персоне? Вот, полюбопытствуйте: чтение захватывающее!

Мышецкий перечитал распоряжение об убийстве его или же дискредитации, что, в общем, в любом случае — пакостно!

— Если бы меня, — сказал, — ценили в министерстве так, как цените вы… Ей-богу, служить тошно! Плохо — убьют, хорошо — со службы выгонят. И только вы, ваша эсеровская милость, можете слетать на колтун мужика добреньким ангелочком: «Вот вам, мужички, земля, вот вам, мужички, и воля…» Изнемогаете от любви?

— Разрешите присесть? — спросил Ениколопов.

— А что? Разве сидя удобнее?

— Нет, князь, удобнее стоя. Но разговаривать надо сидя…

Помолчали. Мышецкий — озлобленно, эсер — невозмутимо.

— Подождите! — сорванно крикнул князь. — Еще немного, и меня уберет министерство… Доверьте это Дурново или графу Витте!

Ениколопов дал выговориться князю до конца, чтобы поостыл.

— Да разве, — спросил потом, — у меня поднимется на вас рука?

«В самом деле, человек пришел ко мне с чистым, открытым сердцем, а я… Нехорошо я делаю!»

— Извините меня, Вадим Аркадьевич, сдавать начал. Впрочем, я знаю: будет тот губернатором, кому кончину мученическую приять суждено… Это — не жеманство, это поза гладиатора!

— К вам я отношусь с уважением, князь. Восхищен бываю вами.

— Благодарю. Но что будет с вами, ежели ваше, с позволения сказать, «восхищение» дойдет до автора этого приказа?

— Мне до них — как до потолка! — ответил Ениколопов. — Да и что они для меня? Хотят они пахнуть кровью, как джентльмены с большой дороги. Но пахнут-то лавандовой водой и декадентством… Я к ним знаете как отношусь? Как к котятам!

Мышецкий более никогда не напомнил Ениколопову об этом разговоре, но испытывал отныне особую доверчивость к этому человеку — врачующа убивающему. Или убивающа врачующему.

…Черная яма вместо нежного рта еще очень долго занимала его воображение.

3

— Хлеб, ваше сиятельство, кончился, — доложил Такжин.

— И от подаяния Иконникова — тоже?

— От подаяния тоже, князь…

Так завершилась эта сомнительная спекуляция. Сергей Яковлевич обратился за помощью в правительство. Конечно, как это водится, ему для начала не ответили. Да князь и не рассчитывал на такую роскошь, чтобы в министерстве поторопились: у них сейчас забот — полон рот, им ли до Уренска?..

Случайно встретил на улице Сану, которая сказала ему.

— Боже, Сергей Яковлевич, как вы похудели… Что с вами?

— Ах, Сана! Мука и разброд… И ничего не вяжется у меня.

Вечером — около восьми — зашел в кухмистерскую с опаской: акушерка Корево была здесь, ужиная. Но Ксюша Жеребцова больше уже никогда не войдет сюда… «Как глупо устроена жизнь!» Сергей Яковлевич подсел к акушерке, вдова Суплякова вышла услужить ему.

— Что-нибудь, — попросил он. — Мне все равно.

— У вас плохой аппетит? — улыбнулась Корево.

— Наверное. Мне хотелось бы сейчас вернуться в Петербург: на службу, если угодно, при департаменте. Поверьте: скоро от меня останется один мундир… Да и тот — в лохмотьях!

— Что ж, решитесь, — ответила ему женщина.

— Пожалуй… Вот закончатся выборы в думу, подсажу в доморощенный парламент доморощенного депутата, и — прощай, Уренск! Никто, наверное, даже не махнет вслед. Люди неблагодарны… А ведь тут, Галина Федоровна, я оставил лучшие свои годы…

Молодая женщина смотрела на него с явным сожалением:

— Что за несусветная дикость наших аристократов — жить врозь от своих жен и семей! Ведь все было бы иначе и лучше…

Мышецкий огорченно вздохнул:

— Ваше обвинение неосторожно, и какой же я аристократ? Ну, кто идет в Училище правоведения? Только обедневшие дворяне. Аристократы учатся в Пажеском, в Лицее, а чаще всего — вообще не учатся. А нам, бедным, один способ выдвинуться по службе — это правоведение, это сотни томов, испещренных запутанными законами, один вид которых отвратит любого аристократа. Мой княжеский титул — всего лишь бесплатное приложение к знанию законов империи. Я их знаю — да, но разучился исполнять… Вот сейчас в Петербурге выходит генеалогия моего рода, и вы увидите, что предки мои занимались разбоем (в худшем случае) или были раскольниками (в лучшем случае). Выгозерский скит, основанный братьями Денисовыми… Может, слышали? Так эти знаменитые расколоучители и были князьями Мышецкими, скрывавшимися от мира в олонецких дебрях. Да, это — мы! И мы — запутались. Давно запутались, бродя между разбоем и расколом! — Закончив эту исповедь, Сергей Яковлевич вдруг смутился: — Извините, вам, наверное, скучно?

— Нет, отчего же? Я ведь все понимаю…

В пальцах князя, длинных и восковых, с тупыми ногтями, дрожала рюмка с ликером, пронизанным золотистыми жилками.

— А мне говорят, что я счастливый… — продолжал он свои откровения. — Но разве же таким бывает счастье? Мой шурин, всю жизнь проворковавший над чужими гравюрами, и тот был счастливее меня. Иногда я открываю фолиант, бережно беру оттиск и думаю: а где же мое главное? Неужели в моем фолианте — пусто?

Корево вдруг крепко зажмурилась, ладошка ее легла ему на руку:

— Сергей Яковлевич, не надо так… Давайте возьмем гравюры вашего покойного шурина и организуем в Уренске выставку!

Мышецкий долго и беззвучно смеялся в ответ:

133