На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая - Страница 138

138

Чиколини юрко отыскал в толпе брандмайора:

— Василь Иваныч, а ты не угоришь ли с этой революции?

— Я ни при чем: таково, Бруно Иванович, команда решила…

Утром князь Мышецкий принимал депутатов. Иконников-младший (от лица городской думы) сказал ему так — с язвой в голосе:

— Господин губернатор. Ваше сиятельство. Князь! Население губернии, выражая вам свое полное доверие, благодарит вас за ваши труды по водворению в Уренске спокойствия и за отсутствие погромов. Однако общественность поручила мне напомнить вам о том, что свобода личности и охрана частной собственности находятся еще под угрозой злонамеренных лиц — как справа, так и слева…

Потом говорил Казимир — сердито (лицо «злонамеренное»):

— Ежели полиция не может обеспечить в городе порядка, надобно создать милицию из народа! У нас не Одесса, не Киев, не Гомель — мы, уренские, справимся. Но Совет потребует от вас помощи…

— Помощи… в каком виде? — спросил Мышецкий.

— Оружием! — ответил Казимир.

— Это выше моих сил. Я лишь начальник губернии, но не начальник гарнизона. Арсеналы мне не подведомственны.

— Арсенал откроем, — посулили (опять слева).

— Ключи не у меня, — отбоярился князь, улыбаясь…

Потом Мышецкий вызвал к себе Дремлюгу.

— Вы служить собираетесь? — спросил жандарма.

— Служу посильно.

— А надобно — непосильно… В отношении разгрома этой «Комиссии»… скажите, капитан: не замешана ли тут моя сестра?

— Оставьте ее, князь, вы ошибаетесь, направляя свой гнев против Евдокии Яковлевны, которая находится в смирении и трауре…

С ночи началось разоружение городовых. Подходили человека три-четыре, спокойно говорили постовому:

— Обернись, дяденька!

Но кобуры были пусты, одни футляры без оружия. Чиколини был предусмотрителен, на разводах говорил: «Все равно отберут, чует мое сердце. А отвечать перед начальством мне придется. Стойте уж так, от судьбы не уйдешь…»

Пулеметная команда хлопала валенками возле губернского арсенала. Подкрадывались какие-то тени, но из пулемета выпархивал синий язычок огня, долго стучала патронная лента. И всю ночь в Совете шло бурное совещание…

— Я против этой авантюры, — говорил Борисяк. — Придет время, и губернатор вынужден будет сам дать нам оружие. Вот увидите!

Пришел Ениколопов в солидной бекеше, раскрыл бумажник.

Повернулся и ушел. Долго молчали, потрясенные. Галина Корево первой нарушила эту паузу.

— По-моему, — сказала акушерка, — надобно пересмотреть наше отношение к господину Ениколопову.

— Давно пора! — отозвался и прапорщик Беллаш…

Борисяк воспротивился, но его назвали «упрямым быком», и все его натиски были отбиты. Большинством голосов Вадим Аркадьевич Ениколопов прошел в члены Совета рабочих депутатов Уренска.

— Кто против? — спросили.

— Я, — сказал Борисяк, подавленный.

— Один голос ничего не решает. У вас — личная вражда! Еще со старых времен — времен влахопуловских…

Ениколопов, попав в Совет, сразу взял быка за рога.

— Товарищи, — заявил он авторитетно, — что мы видим? Что мы наблюдаем? Это Совет или партия? Партия или Совет? Давайте сразу же разберемся, чтобы потом не путать…

Борисяк разгадал: сейчас Ениколопов начнет взрывать все и вся.

— Ну-ну, — сказал он, — чего остановились? Продолжайте…

— Вопрос сделан, — ответил эсер. — Остается на него ответить!

Борисяк весь сжался — как перед прыжком:

— Совет — первая ячейка будущего временного правительства революции! Это зачаток диктатуры пролетариата. Кто сомневается?

— Я, — сказал Ениколопов. — И строю свой вопрос так: если Совет беспартийный, то пусть все члены его примут программу социализма безоговорочно. А если…

— Принимаем, — ответили члены Совета, как один.

— А тогда, — не смутился Ениколопов, — к чему Совет вообще, если уже существует партия? Мы еще не победили, а уже поставили перед собой чернильницы, начиная обюрокрачиваться!

Конечно, с иезуитом спорить трудно. Ениколопов лукав, как бес: жизнь научила его выкручиваться, и он умеет это делать, черт бы его побрал… Борисяк сорвался с места:

— Не так! И — партия! И — Советы! Вот как надо ставить вопрос. Именно так и Ленин говорит, а он истинный ученик Карла Маркса!

Ениколопов спрашивал всех подряд:

— Ты, отец, Маркса читал?

— Нет.

— А ты?

— Нет.

— Ты?

— Читали…

— Наконец-то! — вздохнул Ениколопов. — Вопрос ясен: или партия без Совета, или Совет без партии…

— Вадим Аркадьевич прав, — заявила вдруг Корево. — Нельзя дробить силы накануне… Или — или!

— Это ультиматум? — спросил ее Борисяк.

— Только предложение…

Вскочил горячий прапорщик Беллаш:

— Как можно сомневаться? Борисяк прав… Я протестую!

Но Ениколопов уже поколебал устои Совета: его, пусть робко, но все же поддержали некоторые. Особенно Корево.

— Не так делается революция, — глухо сказал Борисяк. — Одни члены партии ее не сделают. Как не сделают и без партии одни беспартийные. Революция не загон для скота: жирных — направо, тощих — налево. Революция сильна единением народа: партийными и беспартийными…

Весь гнев души Борисяка был направлен даже не на Ениколопова (он знал, с кем имеет дело), — весь гаев обрушился на Корево.

— Это измена! — врубил он в лицо женщине. — Не лучше ли честно заявить перед всеми, что вы перешли к меньшевикам?..

— Как вы можете? — заплакала акушерка. — Я ли не сделала для вас лично все, что смогла? Просите прощения… слышите?

Борисяк вернулся домой, к Казимиру, у которого он жил, и со стоном стянул громыхающие сапоги.

138